История костей. Мемуары - John Lurie

Мои руки повсюду кровоточили, когда я гордо направлялся домой среди утренних пробок.

Между вторым и третьим актами я сбежал со сцены, где меня ждала Джули Хэнлон с ножницами и очередью кокаина. Джули побрила мне голову так быстро, как только могла, оставив нечетные ряды неправильно уложенных волос. Не знаю точно, зачем я это сделал, разве что чтобы доказать свою приверженность.

Разбивающееся стекло использовалось в качестве баса и ударных для этой мажорной мелодии, которую я играл на альте. Мне нравилась эта мелодия. Позже она стала песней Lounge Lizards под названием "Party in Your Mouth", которую мы так и не записали.

Кто-то перевел прожектор с меня на зрителей, имитируя предыдущий взмах битой. Эвану, Рику и еще нескольким людям в переполненном зале было велено начать кричать примерно на восьмой минуте в секции с разбивающимися стеклами, что они и сделали. Затем закричала вся аудитория.

У произведения было несколько разных названий, но в итоге оно было названо "Лейкемия" - возможно, не самый лучший выбор. Но это было посвящено моему отцу, у которого была лейкемия, когда я был совсем маленьким, и которая потом волшебным образом исчезла.

На плакатах было написано: "Лейкемия у одного мальчика", указаны адрес и дата.

Несмотря на то, что произведение получилось в какой-то степени юношеским и глупым, оно стало для меня успешным. Все части сработали, это было мощно, и отзывы были фантастическими. Это была первая вещь, которую я сделал перед аудиторией и которая сработала. И это было первое, что я сделал в Нью-Йорке.

Я отпраздновал это с друзьями, а потом вернулся на Третью улицу, где Эрик Митчелл заканчивал ночные съемки своего фильма "Похищенный". Я поднялся наверх, весь взволнованный и возбужденный, а Эрик был крайне недружелюбен.

"Это замечательно, Джон", - сказал он с сарказмом, но меня это почти не взволновало.

Я совершил нечто великое.

-

Летом 78-го года группа из нас - Джеймс Нарес, Бекки Джонстон, Майкл Макклард, я и Эрик - снимала фильмы на пленку Super 8. Все снимались и работали над фильмами друг друга. Они стоили от пятисот до тысячи долларов, и большая часть денег была собрана преступным путем. Эрик был движущей силой всего этого. Затем он получил от Майкла Зилхи деньги на проектор Advent и открыл магазин на Сент-Маркс-Плейс под названием New Cinema. Он хотел, чтобы я снял для него фильм.

Я уже снял один фильм на Super 8 под названием Hell Is You, в котором я брал интервью у Джеймса Ченса из Contortions, и все это время на моем лице была нелепая ухмылка. Я пытался подражать Джо Франклину и Тому Снайдеру.

Я задавала Джеймсу невероятно бессмысленные вопросы, поскольку он играл что-то вроде известной женщины-панк-певицы. Но главным моментом фильма стала трехминутная версия "Африканской королевы", где я был Хамфри Богартом, а Джеймс - пиявками, которые нападали на меня каждый раз, когда я выходил из лодки, которая представляла собой треснувшее зеркало во весь рост на полу. Если вы думаете: "О, я бы хотел это увидеть", позвольте мне посоветовать, что, скорее всего, вы этого не сделаете.

Раньше на Стэнтоне или Ривингтоне было отличное место под названием Young Filmmakers, и если вы вносили залог, равный стоимости оборудования, они одалживали вам камеры, микрофоны и свет, а затем возвращали залог, если вы возвращали оборудование без повреждений.

Я хотел снять фильм с Джеком Смитом, где Джеймс Ченс и Кристофер Ноулз - его сыновья, и они отправляются в дорожное путешествие. Это были, безусловно, самые интересные люди, с которыми я столкнулся после приезда в Нью-Йорк.

Кристофер Ноулз был ребенком-аутистом в нескольких произведениях Роберта Уилсона примерно того же времени. Он также написал множество диалогов для таких фильмов, как "Эйнштейн на пляже". "Если бы я мог найти немного ветра для парусника". "Ветровка. Ветровки. Вот где это нужно! Ветровки!"

Я была на семинаре, где он выступал, и он не выходил из комнаты. В конце он прибежал с огромным рулоном графической бумаги. Он развернул его на полу, и он растянулся на сорок футов. Посередине была красная линия, которую он нарисовал мелком.

Это было величественно само по себе. Но затем он довольно громко объявил: "Красная линия - это линия самолета". И вернулся в свою комнату.

Этот парень был чем-то другим. Настоящий художник, который жил в нем.

Я очень хотел, чтобы он снялся в фильме, но он был подростком, и с ним занимались люди. Возможно, это несправедливо, и они действительно заботились о нем, но мне показалось, что они жаждали его как артистическую силу, имеющую большую ценность.

Смита, если вы не знаете, кто он такой, трудно описать. Вы можете поискать его. Его фильм "Пламенные существа" оказал большое влияние на Уорхола и Джона Уотерса.

Но не это меня так заинтересовало в нем. Как и Кристофера Ноулза, меня интересовал удивительный, волшебный мир, в котором, казалось, постоянно обитал Джек Смит.

Впервые я узнал о нем, когда он был вместе с Генри Флинтом и его проектом Brend. Я видел их фотографии, на которых они стояли у Музея современного искусства с табличками "BOYCOTT ART". Мне это чертовски понравилось.

Ричард Моррисон взял меня с собой на спектакль, который ставил Джек Смит в лофте на Бродвее рядом с Тринадцатой улицей. Теперь я думаю, не было ли это место Рафика.

Эта игра стала тем, что по-настоящему поразило меня в Джеке Смите.

Там было всего несколько человек на раскладных стульях. Звучала странная музыка, кажется, из фильма с Марией Монтес, почти как египетский музак. Очень медленная мелодия, которая была почти кампейном. Она играла на проигрывателе, к которому Смит подходил, осторожно поднимал иглу и запускал ее на другом месте.

Спектакль так и не начался. Смит стоял среди кучи реквизита - пластиковых цветов, пластиковых фламинго, разноцветных ваз, стола с проигрывателем. На нем был халат и тюрбан, которые он время от времени снимал и надевал.

Смит осторожно, с большим вниманием переставлял реквизит с одного места на другое. Затем возвращался назад, вставал над проигрывателем и пытался поднять иглу, не поцарапав пластинку. Часто на это уходило довольно много времени.

Это было завораживающе. Я знаю, что это звучит не так, и даже вспоминая об этом, я удивляюсь, как это было так завораживающе, но это было так. Могу сказать, что, когда я